Как жили мы на Сахалине - Страница 31

В августе комиссия добралась и до меня, отметила целый ряд недостатков, главным из которых посчитали вредный либерализм. А у меня был такой принцип: не давать санкции на арест, если доказательства вины неубедительны. Однажды этот принцип чуть не сыграл со мною злую шутку. Попался на краже воришка, следователь пришел за санкцией. Я говорю:

— Возьми с него подписку о невыезде. Если первый раз украл, то не сбежит, а если настоящий вор — украдет еще раз, тогда уж возьмем.

Через неделю следователь докладывает: «Сбежал!». «Пусть бежит, — говорю, — нам хлопот меньше, а попадется он все равно». И вот месяцев через несколько прикатывает к нам начальник следственного отдела областной прокуратуры Константин Петрович Воронцов. Я сразу же почувствовал: что-то произошло. Сел он напротив меня, вперил взгляд и спрашивает:

— Давай, Александр Иванович, начистоту: взятки брал?

А я ему совершенно серьезно:

— Брал и беру, но чем? Борзыми щенками.

Не принял он подачи, присматривается ко мне со всех сторон, словно сватать собирается.

— Откуда у тебя этот костюм?

— Сшил в мастерской, которая находится в пятидесяти метрах отсюда. Там закройщиком работает один кореец, Сашей звать. Редкий мастер — столичным нос утрет. Желаете заказать — обслужат вне очереди.

— Ну что ж, пойду знакомиться с Сашей.

Вернулся Воронцов через час, улыбается.

— Извини, Александр Иванович, за подозрения, но дело закрутилось бы нешуточное. В Новосибирске поймали вора, приперли вилой к стене: почему воруешь в Сибири, если прописка сахалинская? Он и выложил: «Воровал по месту жительства, но попался. Отпустил меня, спасибо ему, углегорский прокурор Кузнецов за то, что я ему преподнес хороший костюм, тоже, конечно, ворованный». Назвал приметы костюма, что на тебе, в точности, рассказал, как передал. Из Новосибирска Цареву пакет спецсвязью, тот немедленно выписал мне командировку. Рад, что дело оказалось мыльным пузырем. Но тебе впредь урок: не потакай ворам, не либеральничай.

Ворам я не потакал, но и всех под одну гребенку не стриг.

А закон был суров, примеров жестокости хватало. Сам Царев иногда нас одергивал, приводил примеры излишнего усердия. Кладовщицу станции Корсаков Зуеву за хищение одной банки рыбных консервов и полукилограмма сахара приговорили к семи годам ИТЛ; солдаты Клюкин и Калюжный за попытку хищения на станции Холмск двух мешков овса получили по семь лет каждый; уборщица вокзала в Поронайске японка Итакура Киэко похитила буханку хлеба, пять пачек папирос, банку консервов — и ей семь лет.

В Углегорске знали: уж если Кузнецов дал санкцию на арест, то за дело. Очень суровые меры мы приняли к расхитителям продуктов из детского дома, сурово поступали с орсовскими работниками.

ОРС — отдел рабочего снабжения, ему выделялись значительные фонды, чтобы обеспечивать лесорубов, шахтеров продовольствием, промтоварами. В условиях бесконтрольности, халатности, пьянства заведующие базами, экспедиторы, завмаги, кладовщики, продавцы значительную часть товаров пускали налево и направо: дружкам, собутыльникам, спекулянтам. Проводили мы проверки, но они специально запутывали учет. Разбирать все их хитрости не хватало ни сил, ни времени, поэтому я часто привлекал одного специалиста экстракласса. Пил он, на производстве держался до первой получки, жил на иждивении жены. Но в бухгалтерском учете любую путаницу мог разложить по полочкам, надо было только взять его утром тепленьким и сказать: «Петр Степанович, дело у нас такое, что ни один бухгалтер не раскумекает, лишь тебе по плечу». Знаток наш перелопачивал горы документов, расписывая цифры по колонкам:

— Тут недостача не по его вине; здесь растрата по халатности, в этом случае — элементарная безграмотность, а это — воровство, отчетность запутана по злому умыслу.

Судебное разбирательство почти всегда подтверждало «диагноз» нашего помощника.

Часто прокуратуру использовали для наведения производственной дисциплины. Теперь редко кто знает, что такое трудгужповииность, а на одном из заседаний бюро райкома мне и народным судьям было поручено в определенный срок всех уклоняющихся привлечь к ответственности. К примеру, Краснопольский сельсовет должен был направить в тайгу 474 человека пеших рабочих, а послал лишь 408, а конных — 143 вместо 330. Это были колхозники, которых на зиму привлекали к обязательным работам: пешие кряжевали, штабелевали, грузили, а конные занимались вывозкой. Разбирались мы, но дело до суда доводили редко. За что было судить колхозников, если на лесосеках плохо был организован труд, люди часто простаивали, начисляли им копейки.

Вообще с прогульщиками поступали по-разному. Заинтересовались мы фактами на шахте 1/2. За 1948 год только учтенных прогулов оказалось свыше тысячи человеко-дней. Пошли в общежития, в бараки — там процветает пьянство. Оказалось, и руководители не отстают, во хмелю на работу приходят. С кого начинать?

Чаще всего причиной прогулов были очень плохие бытовые условия. Поступило письмо из Шахтерского портпункта. Еду разбираться, иду прямо к людям. Обступили меня, выкладывают: приехало 100 переселенцев, а жилья нет. Баня не работает более двух месяцев, пекарня не работает, вместо хлеба выдают муку. В столовой холодно и грязно, с потолка прямо в варево сыплется всякая труха. В Углегорском рыбокомбинате для приема 112 вербованных имелось только 10 квартир. В Орловском рыбокомбинате для ста семей не приготовили ни одной, людей поселили в бывшей конюшне. Помещение побелили, помыли, но запах оказался неистребимым. Рабочие шумят, требуют, чтобы их отправили назад. Директор рыбокомбината объясняет, что денег на обратный проезд нет, лучше приступить к строительству жилья. Случай этот запомнился потому, что один рабочий, узнав, кто я такой, страшно удивился: «Зачем же здесь прокурор? Ссылать-то дальше некуда!».