Как жили мы на Сахалине - Страница 27

Мои собеседники у костра кто с испугом, кто с удивлением воскликнули:

— Ого! Вон куда взлетел! Кого же ты судишь и за что? Так и нашего брата можешь закатать?

В те времена было широко распространено мнение о суде, тем более о трибунале, как о какой-то жестокой колеснице, которая не знает пощады. Несется она бешеным вихрем, топчет и казнит каждого, кто попадается на пути. Прокурор слыл этаким страшилищем, а суд — орудием какой-то демонической силы. Однако к тому времени я уже знал несколько дел, которые могли бы представлять общественный интерес, если бы тогда было принято освещать судебные дела в печати.

По одному проходил бывший начальник станции Рудака, изнасиловавший японку. Дело, казавшееся кому-то деликатным, мне было противно своей скотской обнаженностью. Несмотря на молодость, а может быть, как раз благодаря ей у меня существовали взгляды на интимные отношения между мужчиной и женщиной как на святость, основанную на взаимной любви. Все иное я воспринимал как скотство. А насилие над японкой считал преступлением вдвойне, потому что оно оскверняло наши государственные помыслы и деяния. «Мы пришли сюда с великой освободительной миссией, а ты, офицер армии-победительницы, посчитал, что тебе все позволено, ты захватил в качестве добычи, как средневековый ландскнехт, эту женщину, которую некому защитить! — рассуждал я мысленно в гневе, поскольку в судебном разбирательстве голоса не имел. — Ты думаешь, что эго твое законное право? Ты же офицер Красной Армии, ты — советский человек, коммунист, как ты мог унизить так свое высокое звание?».

Я слушал подробности его действий, и во мне закипала злоба, потому что свою похоть он удовлетворил так же, как совершают естественные оправления в отхожем месте. Возникала тревога, что вдруг кто-то так же поступит с нашей Мияко, служившей у нас курьером.

Это была образованная девушка, закончившая недавно женскую гимназию. Одиннадцать классов в японской системе образования значили немало. Она знала английский язык, начала осваивать русский, я в школьные годы тоже изучал английский, старался хотя бы в пределах повседневного обихода понимать по-японски. В общем, когда нужно было куда-нибудь отправить деловые бумаги, то капитан Предит поручал мне объяснить Мияко суть задания. Я охотно делал это, мобилизуя арсенал своих познаний в английском и японском языках. Мияко старалась отвечать на русском, я поправлял ее произношение, она мне помогала в японском. Мы подружились. У нас сложились те отношения, в которых не было ухаживаний, многозначительных намеков, рукопожатий украдкой. И все-таки у нас друг к другу был взаимный интерес, выходивший за грань официального общения. Мияко была юной, красивой, многие офицеры невольно засматривались на нее, один старший лейтенант откровенно проявлял повышенный интерес сугубо плотского свойства. Мы ревниво следили за развитием событий, готовы были защитить нашу Мияко, но она сумела сама постоять за себя, чем вызвала еще большее наше уважение.

В то же время я чувствовал, что привлекательность девушки — эго лишь часть ее красоты, внешнее ее выражение. Однако в ней был еще и свой девичий мир, таинственный и незнакомый, которого нам никогда не дано понять. Разве можно было допустить, чтобы тот мир растоптали грязными сапогами?

Второе дело было настолько уникальным, что его только из-за этого стоит вспомнить.

На горной станции между Тойохара и Маока производили маневровые работы. Инструкции определяли строжайший порядок их проведения, без специального разрешения они не допускались вообще. Но инструкции писаны для японцев, а мы любым расчетам предпочитаем «авось» и прикидку на глазок, именуя их здравым смыслом. Без особых предосторожностей отцепили три вагона, оставили их на пути, а паровозик погнали, чтобы что-то куда-то перетащить. Беспечность и ротозейство тут же были наказаны. Три вагона потихоньку покатились под уклон. На станции закудахтали, забегали, послали машиниста за вагонами вдогонку. Вагоны догнать ему удалось, сцепные устройства столкнулись, по не сработали. Для полной сцепки нужно было довернуть рычажок, а операция эта делается вручную, так что на ходу ее выполнить было никак нельзя. От удара вагоны побежали еще прытче. Машинист сделал вторую попытку, что придало вагонам новое ускорение. А это, в свою очередь, только приблизило развязку. На крутом повороте вагоны не вписались в кривую, и их завалило на бок. В одном из вагонов находились рабочие, которые отделались испугом различной степени и шишками разной величины. С платформы с грохотом свалились какие-то железяки. Третьей была цистерна с бензином. Когда она опрокинулась, из открывшейся горловины бензин хлынул в речку. И понесло бы его по поверхности вод до самого моря-океана, если бы не одно, совершенно непредвиденное обстоятельство. Ниже по течению этой речки японская бригада путейцев заканчивала ремонтировать мост. День был холодный, и, чтобы согреться во время перекуров, рабочие развели костер. Будь тут наши, то все бы и обошлось, потому что костер бросили бы незатушенным. Но аккуратный японец не мог такого допустить. Он схватил горящую головешку и швырнул ее в речку. У рабочих глаза полезли на лоб и волосы под шапками встали дыбом, когда река вдруг полыхнула таким огнем, от которого затрещали деревья на берегу, а самому бригадиру чуть не опалило лицо. Отремонтированный мост очутился посередине бушующего пламени. Деревянная часть его сгорела. На какое-то время приостановилось движение поездов. Главным виновником вышел бригадир, кинувший головешку. Его за шкирку да к нам в трибунал: вредитель, мост поджег!