Как жили мы на Сахалине - Страница 144

144

Хозяин воскликнет:

— Ого! Да ведь мы почти родня! Я сибиряк, но освобождал от немца ваши края, даже ненароком, не при жене будь сказано, влюбился в одну хохлушку. Так что за встречу давай и рюмочку опрокинем.

А потом пойдут подробные расспросы и разговоры, объяснения тамошней и здешней жизни, да все это задушевно, как с родным человеком. Хозяин покажет, как переделал по-своему японский дом, утеплил стены, сделал высокий цоколь, и теперь с полу не дует; вон какую печь смастерил — на пять оборотов, с духовкой, где жена при желании может испечь две буханки хлеба. А сколько трудов это стоило, потому что тес надо достать, кирпич надо достать, насчет транспорта договориться с надежным человеком… И через час ты уже свой в доску в этом доме и готов поклясться в вечной дружбе хозяину и щедрой хозяйке, веселому пацану и девочке-подростку, бросившей на тебя любопытный взгляд. И дороже угощения их участие в твоей судьбе, их душевная щедрость. Сколько было таких встреч!

Была пора, по которой сладко затоскует чье-то сердце, и седой старик, вспомнив народные стройки, дерзновенные замыслы садоводов, ударные вахты шахтеров, рыбаков, лесорубов, задиристо упрекнет внуков:

— Вы, нынешние, ну-тка!

Мы уходим

Поселок, где я долго учительствовал, пришел в запустение. Железную дорогу закрыли, рельсы сняли, совхозные поля забросили, и они заросли бурьяном, хозяйственные постройки превратились в развалины. Лишь школа пока уцелела, где обучается три десятка ребят. Здание в окружении деревьев, их больше тысячи — ели разных видов, лиственницы, клены, березы, сосны. Клены стали разлапистыми, ели вытянулись до поднебесья, кедрач густо закустился, сосны широко раскинули свои кроны. А вдоль окон с южной стороны мы посадили рябины, и по осени их красные гроздья манят птиц и взоры детей.

Деревья мы сажали с радостью и росли вместе с ними. По праздничным датам — 9 Мая и 3 сентября — я стараюсь приезжать сюда. Тянет. Глядя на деревья, вспоминаю радости и горечи некогда шумной жизни. Всего несколько бывших учеников приходят на встречу, остальные разъехались, специалисты подались на поиски лучшей доли, а квартиры продали горожанам, в основном пенсионерам. Среди них оказался и мой давний товарищ Иван Степанович — старый рыбак, капитан, личность редкого склада. Повидаться с ним — большая радость. И как-то в один из хмурых дней, когда лето совсем расквасилось, я приехал к нему с ночевой.

Хозяева меня ждут, их гостеприимство не знает границ: банька (последнее хозяйственное достижение Ивана Степановича) жарко натоплена, на столе — домашняя настойка, закуска с первой зеленью. Как хорошо, что на свете есть такие люди!

Зашел разговор о новостях.

— Все бы ничего, живем повседневными заботами, да вот тот месяц омрачился смертью моего, точнее сказать, нашего старого друга, капитана дальнего плавания Андрея Семеновича. Умер в День Победы. Сидел у телевизора, что-то нахлынуло на него, сдавило, захрипел и через десять минут отошел. «Скорая» оказалась ненужной. Ездили мы с Ниной на похороны, ездили на девять дней. В тяжком предчувствии сжалось тогда сердце и у меня.

— Успокойся, Ваня, — трогательно произнесла Нина Алексеевна, коснувшись мужниной руки.

— Успокаиваюсь понемножку. Но у меня в организме нет рубильника, чтобы враз отключиться от прошлого. Есть братство по крови, а у нас с Андреем было братство по судьбам. На одном судне начинали рыбацкую биографию, в один год стали капитанами, вместе хаживали в экспедиции, делились всем, в чем была взаимная нужда. Случалось даже такое: ведем промысел в одном районе, но он ловит по моим записям, а я — по его записям. Да так черпаем — всем на диво! Особенность в том, что косяки подвижны. Пока я дойду, он уже ускользнул, Андрей его берет на встречном курсе. А я беру его косяк! Впрочем, это так, эпизод. Андрей был замечательным человеком. Казалось, здоровьем его природа не обидела, а смерти своей Галочки не перенес, через восемь месяцев ушел следом. Окружили его заботой дети и внуки, а все равно без жены оказался одиноким. Вот так-то: человек приходит в мир один и уходит в одиночку.

Иван Степанович разливает чай, заваренный с травами:

— И польза, и экономия. Думал ли я в те далекие годы, что в старости придется экономить на чайной заварке? В ту пору мы были хозяевами жизни, работали с вдохновением, шагали в гору быстро, в тридцать лет становились капитанами. Повсюду нам сопутствовала удача, и с женами нам повезло. Ну, у нас с Ниной — обыкновенная история: встретились, понравились друг другу, поженились. А вот у Андрея началась с приключения, достойного попасть в роман.

Иван Степанович переглядывается с женой, лица их озаряются улыбками.

— Случилось это в пятьдесят седьмом. В Неводском была наша база сейнерного флота. А что такое Неводское? Три кола, два двора, контора, времянки, десять метров деревянного тротуара и вдоль него пять забегаловок, торгующих спиртом. А тут по каким-то делам прибыли мы в Холмск. Улицы хоть и застроены японскими хибарками, а все же город, люди снуют, у кинотеатра девушки улыбаются солдатским шуткам, ресторан «Утес» манит широкими окнами. Про него даже песню сочинили: «Есть во Холмске «Утес»…». Повод для посещения ресторана был подходящий — большую группу сахалинских рыбаков наградили орденами и медалями, наш капитан получил орден Трудового Красного Знамени. Не в ордене вес, а в самом факте награждения… Да и просто молоды мы были, зашли шикануть, людей посмотреть, себя показать. Сдвинули столы, заказали всякой всячины, выпили по первой рюмке да по второй, разговоры пошли о морских приключениях, о друзьях-товарищах, естественно, о девушках. В общем — обычная рыбацкая пирушка. Андрей сидел вполоборота, все поглядывал на столик, за которым какой-то пижон охмурял девицу. У пижона пышная шевелюра, косые полубакенбарды, ворот рубахи расправлен на пиджак — тогда такая мода была, во рту золотой зуб сверкает. Мне лично девица не показалась: пи косы, ни красы, чувствует себя чересчур стесненно, оттого слегка сутулится. Уж не знаю, сколько времени прошло, час или полтора, — наш Андрей встал и решительно двинулся к чужому столику. Мы обернулись. А там (это стало ясно через минуту) случилось то, за что виновному крепко надо было бы набить физиономию. Пижона уже не было, его и след простыл, на девушку наседала официантка в присутствии милиционера с требованием оплатить счет. У девушки, кроме честного слова, не было ни денег, ни документов, она, сгорая от стыда, заливалась слезами. На помощь наступавшей стороне спешило подкрепление в лице старшей официантки, этакой гром-бабы, издававшей рев иерихонской трубы. Андрей подоспел в самую критическую минуту: «Сколько должна девушка?» — «А вам какое дело?» — «Я заплачу». — «Да ты кто такой?». Им нужен был не только долг, но и скандал. Андрей обратился к милиционеру. Официантки скисли, но все же приврали крупно: «Сто восемьдесят рублей». — «Вот вам двести, только оставьте ее в покое». Девушка, сдерживая рыдания, Андрея схватила за рукав: «Скажите, пожалуйста, где вас найти, чтобы вернуть долг?» — «Долг не ваш, отдавать ничего не надо». Ей ничего не оставалось, как удалиться. Через час выходим мы — девушка ждет в вестибюле, снова к Андрею: «Скажите, пожалуйста…». Тут наш капитан не выдержал, пророкотал басом: «Да вы нам смертельную обиду нанесете, если еще раз заведете речь о деньгах. Чего доброго, вы подумаете, что все мужчины такие, как тот. Эй, такси!».

144